Сверкают белые одежды, Вот Ангел предо мной, и шепот строгий: «Нет надежды! Она в стране иной! Вот крест высокий, саван льняный (рыданья заглуши!), сосуд с

Ослеплена сияньем нестерпимым, я прошептала робкие слова, пред Женихом единственно любимым, от ужаса и счастья нежива: «Господь, умерь твоих лучей потоки, не

Окончив скитанья земные, в преддверии райских селений заводят свой спор пред Марией две новопредставшие тени. Одна неостывшие четки рукою безгрешной сжимает;

М. Цветаевой На диван уселись дети, ночь и стужа за окном, и над ними, на портрете мама спит последним сном. Полумрак, но вдруг сквозь щелку луч за дверью

Памяти Л. С. Взят из постельки на небо ты прямо, тихо вокруг и светло, встретил ты Ангела, думал, что мама. Ангела взял за крыло! Ангел смеется: «Здесь больше

Я в степи, я жмурю очи В блеске радостного дня; Грезы сумрачные ночи Отлетают от меня... Вновь душа кипитмечтами, И, куда ни кинешь взор, Степь повсюду

Долго с тобой мы нашхерах сидели, Слушая шелест волны, В даль бесприветнуюдолго смотрели, Смутной тревогой полны. И бесконечно иоднообразно Волны катились к

Безумие, как черный монолит, ниспав с небес, воздвиглосьсаркофагом, деревьев строй подобен спящим магам, луны ущербной трепетом облит. Здесь вечный мрак с

Замкнулась тяжелая дверь. Вохраме мы собраны к требе. Мыстали как дети теперь. Мыдома, мы снова на небе! Здесь,стоя на бледной луне Надпастью старинного Змия, К

Шум на улицах Ассизи, Веет летний ураган, Пред поющею толпою Бьет огромный барабан. Чтоб сошло на землю небо, Сказка превратилась в быль, Лепестки цветов

Андрею Белому Надо мною нежно, сладко три луча затрепетали, то зеленая лампадка «Утоли моя печали». Я брожу, ломая руки, я один в пустом вагоне, бред безумья в

На темной паперти, прекрасна ичиста, рукою щедрою, стыдливой, благородной ты сыплешь золото небес толпенародной и ослепляешь всех, как яркая Мечта. Тебя

Я не знаю, как проснулась (пел вдали веселый звон), сну блаженно улыбнулась и забыла светлый сон. Тихо сон заколебался, словно тучки белый край, и печально

Мерцает черным золотом аллея, весь парк усыпан влажными тенями, и все, как сон, и предо мною фея лукавая… Да, это вы же сами? Вот, улыбаясь, сели на скамейку…

Посвящается Н. Я. Каменской Рукоплесканья...занавес упал... Вокруг веселый шум,веселое волненье... А ты – полна тревожногосомненья, Поникла. Из очейсокрылся

В сумраке синем твой облик такнежен: этот смешной, размотавшийся локон, детский наряд, что и прост инебрежен! Пахнет весной из растворенных окон; тихо вокруг,

I. Здесь он бродил, рыдая о Христе, здесь бродит он и ныне невидимкой; вокруг холмы, увлажненные дымкой, и деревянный крест на высоте. Здесь повстречался первый

I. Три девушки бросили свет, три девушки бросили свет, чтоб Деве пречистой служить. – О Дева в венце золотом! Приходят с зарею во храм, приходят с зарею во

С дыханием бурь незнакома, Полону небесных морей Тывластью напева влекома, Скользишьвсе быстрей да быстрей. Нивесел, взметаемых дружно, Нимачт, ни шатаний руля,

ДАНТЕИ БЕАТРИЧЕ Мне было девять, Биче восемь лет, когда у Портинари мне впервые она, смеясь, послала свой привет… Стоял душистый май… лучи живые одели в золото

Как свора псов, греховные деянья рычат, струя голодную слюну, но светлые покровы одеянья мне в душу излучают белизну; их лобызая, я рыдаю глухо, простертый ниц,

В цветнике дрожанье роз, меркнут звезды, тает мгла, ветер плачущий принес: «Беатриче умерла!..» Плачет Город, сердца стон заглушат колокола, снился сердцу

Пусть ветер парус шевелит, плыви, фрегат, плыви! Пусть сердце верное таит слова моей любви! Фрегат роняет два крыла, вот стал он недвижим, и лишь играют вымпела

На рождественском Vor t rag'e доктора Рудольфа Штейнера в Ганновере в 1911 году. «Смерти нет», – вещал Онвдохновенно, словно в храме стало тихо в зале, но меж

Рыцарь, я тебе не верю! Пламеньсердца скрыт бронею, итвоей перчатки страшно мнехолодное пожатье. Страшенмне твой крест железный – рукоятьмеча стального,

О лебедь белый Лоэнгрина, ты мне приснился в поздний час, когда свершилась дня кончина, свет гаснул, гаснул и угас. Повсюду, как в покое царском, торжествовала

Мой дух в томленьи изнемог, но сладок был последний вздох, и все иным предстало вдруг, и ярче свет, и внятней звук… Чей ласковый, знакомый лик над изголовием

Больные лилии в серебряной росе! Я буду верить в вас и в вас молитьсячуду. Я как воскресный день в дни буднейне забуду больные лилии, такие же, как все! Весь

Время молитвой ответить угрозе, смеловзглянуть в пустоту. Это –служение Розе! Это –покорность Кресту! Времяраскрыть загремевшей стихии рыцарски-братскуюгрудь,

Бредя вчера с тобойвечернею порою И сладостно дышадыханьем ветерка, Где кудри у тебярассыпались волною, Я посадил, смеясь,ночного светляка. Как бриллиант,

Ave Матерь Божья , звезда морей златая, Приснодева, Неба сладкое Преддверье! Восприяв покорно Гавриила «Ave», дай забыть нам мирно имя древней Евы! Разрешая

Наташе Конюс В сердце обожание, сердце в забытьи, надо мной дрожание Млечного пути. Счастье возвращается: я – дитя! Ужель подо мной качается та же колыбель?

I. Матерь благодатная, шлем Тебе хваления, мудростью богатая сладость искупления! Ты – чертог сияющий, блеск короны царственной, свет зари немеркнущий, в

Dies irae,dies illa Solvetsaeculum in favilla Teste David cum Sibilla ! День суда и воздаянья в прах повергнет мирозданье. То – Сибиллы предвещанье. Что за

Их жены падают с молитвой на колена, одеты в шерсть и лен; под ними скалгряда, простерши длани ввысь, они глядяттуда. где грани острова обозначает пена.

«Oro supplex et acclinis, Cor contritum quasi cinis: Gere curam mei finis!» Requiem,Confutatis __________ Познав все нищенство земных великолепий, Мы вместе

Тихие звуки, о тихиезвуки! Нежит волна их мойслух, Словно родимые, милыеруки Обняли скорбный мойдух. Жизни бессмысленной,злой и докучной Топот немолчный затих,

«Dona eirequiem aeternam!» Любишь ты ? Нет, поздно, слишком поздно! Кто нам тайны неба разгадает?.. Реквием торжественно и грозно над тобой, как в Судный день,

А. Блоку Я власти горьких вдохновений свой дух и крылья предаю, как лебедь, песнь благословений я, отходя от вас, пою! Всему, что тает, облетает, всему, на чем

Когда душе изнеможенной родное небо далеко, и дух мятется осужденный, лишь ты прекрасен изощренный, капризно-недоговоренный, безумно-странный Rococo. Ты вдруг